Неточные совпадения
В это время к толпе подъехала на белом коне девица Штокфиш, сопровождаемая шестью пьяными солдатами, которые вели взятую в плен беспутную Клемантинку. Штокфиш была
полная белокурая немка, с высокою
грудью, с румяными щеками и с пухлыми, словно вишни, губами. Толпа заволновалась.
Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, а в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости,
полные плечи и
грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью.
Всё это знал Левин, и ему мучительно, больно было смотреть на этот умоляющий,
полный надежды взгляд и на эту исхудалую кисть руки, с трудом поднимающуюся и кладущую крестное знамение на тугообтянутый лоб, на эти выдающиеся плечи и хрипящую пустую
грудь, которые уже не могли вместить в себе той жизни, о которой больной просил.
Она сидела неподвижно, опустив голову на
грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но глаза ее, неподвижные и
полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту же страницу, тогда как мысли ее были далеко…
Будет, будет бандурист с седою по
грудь бородою, а может, еще
полный зрелого мужества, но белоголовый старец, вещий духом, и скажет он про них свое густое, могучее слово.
«Ну, говори еще», — просила Ассоль, когда Лонгрен, задумавшись, умолкал, и засыпала на его
груди с головой,
полной чудесных снов.
Другая же дама, очень
полная и багрово-красная, с пятнами, видная женщина, и что-то уж очень пышно одетая, с брошкой на
груди величиной в чайное блюдечко, стояла в сторонке и чего-то ждала.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до
груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо,
полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Она
пополнела;
грудь и плечи сияли тем же довольством и полнотой, в глазах светились кротость и только хозяйственная заботливость. К ней воротились то достоинство и спокойствие, с которыми она прежде властвовала над домом, среди покорных Анисьи, Акулины и дворника. Она по-прежнему не ходит, а будто плавает, от шкафа к кухне, от кухни к кладовой, и мерно, неторопливо отдает приказания с
полным сознанием того, что делает.
У ней глаза горели, как звезды, страстью. Ничего злого и холодного в них, никакой тревоги, тоски; одно счастье глядело лучами яркого света. В
груди, в руках, в плечах, во всей фигуре струилась и играла
полная, здоровая жизнь и сила.
Но знай, что бы я ни сделал прежде, теперь или впереди, — ничто, ничто не может сравниться в подлости с тем бесчестием, которое именно теперь, именно в эту минуту ношу вот здесь на
груди моей, вот тут, тут, которое действует и совершается и которое я
полный хозяин остановить, могу остановить или совершить, заметь это себе!
Под шалью сказывались широкие
полные плечи, высокая, еще совсем юношеская
грудь.
Она была так близка, она пришла ко мне с
полной решимостью, в
полной невинности сердца и чувств, она принесла мне свою нетронутую молодость… и я не прижал ее к своей
груди, я лишил себя блаженства увидать, как ее милое лицо расцвело бы радостью и тишиною восторга…
Какое я сокровище храню
В
груди моей. Ребенком прибежала
Снегурочка в зеленый лес — выходит
Девицею с душой счастливой,
полнойОтрадных чувств и золотых надежд.
Снесу мой клад тропинкой неизвестной;
Одна лишь я по ней бродила, лешим
Протоптана она между болотом
И озером. Никто по ней не ходит,
Лишь лешие, для шутки, горьких пьяниц
Манят по ней, чтоб завести в трясину
Без выхода.
Оставалось умереть. Все с часу на час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать. Поле, цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из
полной чаши, льется ей воздух в
грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие, встает с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
Я понимаю, что самый неразвитый, задавленный ярмом простолюдин имеет
полное право называть себя религиозным, несмотря на то, что приносит в храм, вместо формулированной молитвы, только измученное сердце, слезы и переполненную вздохами
грудь.
Голос ее, который вдруг было возвысился, остановился. Ручьи слез покатились по бледному лицу. Какое-то тяжелое,
полное жалости и грусти чувство сперлось в
груди парубка.
Доктор приложил ухо к
груди больной. Сердце еще билось, но очень слабо, точно его сжимала какая-то рука. Это была
полная картина алкоголизма. Жертва запольской мадеры умирала.
Затем вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный внутренний свет озарил его душу. Это мгновение продолжалось, может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно и сознательно помнил начало, самый первый звук своего страшного вопля, который вырвался из
груди его сам собой и который никакою силой он не мог бы остановить. Затем сознание его угасло мгновенно, и наступил
полный мрак.
Звезда непобедимой воли, она восходит в моей
груди: ясная, тихая и
полная решимости, спокойная и самообладающая.
Это уже был не прежний худой и замученный Антошка, с испитым лицом, с вдавленною
грудью, с
полным отсутствием живота, который в обшарпанном длиннополом сюртуке ждал только мановения, чтобы бежать вперед, куда глаза глядят.
Высокая, с могучей
грудью и серьезным лицом, она в русском сарафане была замечательно эффектна, хотя густые соболиные брови и строго сложенные
полные губы придавали ей немного сердитый вид.
— Аз есмь! — ответил он, наклоняя свою большую голову с длинными, как у псаломщика, волосами. Его
полное лицо добродушно улыбалось, маленькие серые глазки смотрели в лицо матери ласково и ясно. Он был похож на самовар, — такой же круглый, низенький, с толстой шеей и короткими руками. Лицо лоснилось и блестело, дышал он шумно, и в
груди все время что-то булькало, хрипело…
И теперь часто, в глухую полночь, я просыпался,
полный любви, которая теснилась в
груди, переполняя детское сердце, — просыпался с улыбкой счастия, в блаженном неведении, навеянном розовыми снами детства.
Маменька была женщина
полная,
грудь имела высокую и белую, лицо круглое, губы алые, глаза серые, навыкате, и решительные.
Между тем приехал исправник с семейством. Вынув в лакейской из ушей морской канат и уложив его аккуратно в жилеточный карман, он смиренно входил за своей супругой и дочерью, молодой еще девушкой, только что выпущенной из учебного заведения, но чрезвычайно
полной и с такой развитой
грудью, что даже трудно вообразить, чтоб у девушки в семнадцать лет могла быть такая высокая
грудь. Ее, разумеется, сейчас познакомили с княжной. Та посадила ее около себя и уставила на нее спокойный и холодный взгляд.
Подле него, красавца в
полном смысле слова, поместился низенького роста неуклюжий рыжебородый человек в черном мешковатом сюртуке и, тыкая пальцем веснушчатой, покрытой рыжими волосами руки в
грудь Н.П. Пашенного, ему что-то проповедовал.
Егор Егорыч, оставшись один, хотел было (к чему он всегда прибегал в трудные минуты своей жизни) заняться умным деланием, и когда ради сего спустил на окнах шторы, запер входную дверь, сжал для
полного безмолвия свои уста и, постаравшись сколь возможно спокойнее усесться на своем кресле, стал дышать не
грудью, а носом, то через весьма короткое время начинал уже чувствовать, что силы духа его сосредоточиваются в области сердца, или — точнее — в солнечном узле брюшных нервов, то есть под ложечкой; однако из такого созерцательного состояния Егор Егорыч был скоро выведен стуком, раздавшимся в его дверь.
Ему самому было очень приятно, когда, например, Сусанна Николаевна пришла к нему показаться в настоящем своем костюме, в котором она была действительно очень красива: ее идеальное лицо с течением лет заметно оземнилось; прежняя девичья и довольно плоская
грудь Сусанны Николаевны развилась и
пополнела, но стройность стана при этом нисколько не утратилась; бледные и суховатые губы ее стали более розовыми и сочными.
Не мигая, он следил за игрою её лица, освещённого добрым сиянием глаз, за живым трепетом губ и ласковым пением голоса, свободно, обильно истекавшего из
груди и словах, новых для него,
полных стойкой веры. Сначала она говорила просто и понятно: о Христе, едином боге, о том, что написано в евангелии и что знакомо Матвею.
Увар Иванович лежал на своей постели. Рубашка без ворота, с крупной запонкой, охватывала его
полную шею и расходилась широкими, свободными складками на его почти женской
груди, оставляя на виду большой кипарисовый крест и ладанку. Легкое одеяло покрывало его пространные члены. Свечка тускло горела на ночном столике, возле кружки с квасом, а в ногах Увара Ивановича, на постели, сидел, подгорюнившись, Шубин.
— Следовательно, отчего ж вам не обратиться ко мне? обратитесь с
полною откровенностью, доверьтесь мне… откройтесь, наконец, передо мной! — затолковал Дмитрий Павлыч и в самом деле ощутил, что в
груди его делается как будто прилив родительских чувств.
— Так отчего же, скажите, — возразил Бельтов, схватив ее руку и крепко ее сжимая, — отчего же, измученный, с душою, переполненною желанием исповеди, обнаружения, с душою,
полной любви к женщине, я не имел силы прийти к ней и взять ее за руку, и смотреть в глаза, и говорить… и говорить… и склонить свою усталую голову на ее
грудь… Отчего она не могла меня встретить теми словами, которые я видел на ее устах, но которые никогда их не переходили.
Брагин тяжело упал в кресло и рванул себя за покрытые сильной проседью волосы. С бешенством расходившегося мужика он осыпал Головинского упреками и руганью, несколько раз вскакивал с места и начинал подступать к хозяину с сжатыми кулаками. Головинский, скрестив руки на
груди, дал
полную волю высказаться своему компаньону и только улыбался с огорченным достоинством и пожимал плечами.
— Помни, ребята, — объяснял Ермилов на уроке, — ежели, к примеру, фихтуешь, так и фихтуй умственно, потому фихтование в бою — вещь есть первая, а главное, помни, что колоть неприятеля надо на
полном выпаде, в
грудь, коротким ударом, и коротко назад из
груди у его штык вырви… Помни: из
груди коротко назад, чтоб ен рукой не схватил… Вот так! Р-раз —
полный выпад и р-раз — коротко назад. Потом р-раз — два, р-раз — два, ногой притопни, устрашай его, неприятеля, р-раз — д-два!
Глаза его между тем любопытно следили за каждым движением молоденькой, хорошенькой бабенки; они поочередно перебегали от полуобнаженной
груди, которую позволяло различать сбоку наклоненное положение женщины, к
полным белым рукам, открытым выше локтя, и обнаженным ногам, стоявшим в ручье и подрумяненным брызгами холодной воды.
Солнце горит в небе, как огненный цветок, и сеет золотую пыль своих лучей на серые
груди скал, а из каждой морщины камня, встречу солнца, жадно тянется живое — изумрудные травы, голубые, как небо, цветы. Золотые искры солнечного света вспыхивают и гаснут в
полных каплях хрустальной росы.
Даже когда «машина» в трактире начинала играть что-нибудь заунывное, он ощущал в
груди тоскливое томление и просил остановить «машину» или уходил от нее подальше, чувствуя, что не может спокойно слушать этих речей без слов, но
полных слез и жалоб.
От слез ее вся
грудь рубашки Фомы была мокрая, от них в сердце его,
полном угрюмой тревоги, было тяжко и холодно.
Охваченный тоскливой и мстительной злобой приехал Фома в город. В нем кипело страстное желание оскорбить Медынскую, надругаться над ней. Крепко стиснув зубы и засунув руки глубоко в карманы, он несколько часов кряду расхаживал по пустынным комнатам своего дома, сурово хмурил брови и все выпячивал
грудь вперед. Сердцу его,
полному обиды, было тесно в
груди. Он тяжело и мерно топал ногами по полу, как будто ковал свою злобу.
Полная, чернобровая женщина с маленьким ртом и высокою
грудью звучно ответила...
В его душе, постоянно
полной опасениями и обидами, не находилось места надежде на милость неба, но теперь, явившись неожиданно, она вдруг насытила его
грудь теплом и погасила в ней тяжёлое, тупое отчаяние.
— Помни, ребята, — объяснял Ермилов ученикам-солдатам, — ежели, к примеру, фихтуешь, так и фихтуй умственно, потому фихтование в бою есть вещь первая, а главное, помни, что колоть неприятеля надо на
полном выпаде в
грудь, коротким ударом, и коротко назад из
груди штык вырви… Помни, из
груди коротко назад, чтобы ён рукой не схватал… Вот так: р-раз —
полный выпад и р-раз — назад. Потом р-раз — д-ва, р-раз — д-ва, ногой коротко притопни, устрашай его, неприятеля, р-раз — два!
И от него пахнуло на меня тем же счастьем, что и от его ковров и кресел.
Полный, здоровый, с красными щеками, с широкою
грудью, вымытый, в ситцевой рубахе и шароварах, точно фарфоровый, игрушечный ямщик. У него была круглая, курчавая бородка — и ни одного седого волоска, нос с горбинкой, а глаза темные, ясные, невинные.
Но тут вся сцена становилась какою-то дрожащею. Бобров топал ногами, кричал: «Прочь, прочь, мошенник!» и с этим сам быстро прятался в угол дивана за стол, закрывал оба глаза своими пухленькими кулачками или синим бумажным платком и не плакал, а рыдал, рыдал звонко, визгливо и неудержимо, как нервическая женщина, так что вся его внутренность и
полная мясистая
грудь его дрожала и лицо наливалось кровью.
Помнится, я даже ходить начал тогда осторожнее, точно у меня в
груди находился сосуд,
полный драгоценной влаги, которую я боялся расплескать…
И он слегка
Коснулся жаркими устами
Ее трепещущим губам;
Соблазна
полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Могучий взор смотрел ей в очи!
Он жег ее. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал.
Увы! злой дух торжествовал!
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в
грудь ее проник.
Мучительный, ужасный крик
Ночное возмутил молчанье.
В нем было всё: любовь, страданье,
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье —
Прощанье с жизнью молодой.
Как будто сразу из вагона выкачали весь воздух: так трудно стало дышать. Выросшее сердце распирало
грудь, становилось поперек горла, металось безумно — кричало в ужасе своим кроваво-полным голосом. А глаза смотрели вниз на подрагивающий пол, а уши слушали, как все медленнее вертелись колеса — скользили — опять вертелись — и вдруг стали.
Особливо когда толпа народа, тесно сдвинувшись, глядит на царя Ирода в золотой короне или на Антона, ведущего козу; за вертепом визжит скрыпка; цыган бренчит руками по губам своим вместо барабана, а солнце заходит, и свежий холод южной ночи незаметно прижимается сильнее к свежим плечам и
грудям полных хуторянок.
Тоскливое, непонятное мне самому чувство влилось мне в
грудь; смутное ожидание чего-то неизвестного и страшного, страстное желание сделать что-то, в чем я сам не мог дать отчета, и нежность к этому несчастному существу, вместе с каким-то боязливым ощущением, которое она поселяла во мне своим присутствием, — все слилось в одно давящее впечатление, и я не помню, сколько времени провел я, погруженный почти в
полное забытье.